Новостная хроника Калужской епархии:

19 июня на Калужской земле чтят память преподобноисповедника Рафаила (Шейченко) Оптинского. Преподобноисповедник Рафаил родился в 1891 году в слободе Велико-Михайловской Нижне-Оскольского уезда Курской губернии в семье малороссийского крестьянина Ивана Шейченко, занимавшегося сапожным ремеслом и переплетным делом, и в крещении был наречен Родионом.

В 1906 году Родион окончил церковноприходскую школу и поступил в земское училище, в котором проучился три года, и затем работал, как и отец, сапожником. В 1913 году он был призван в армию и здесь окончил военно-ветеринарную фельдшерскую школу; ему было присвоено звание унтер-офицера и он был отправлен в 6-й уланский Волынский полк, где прослужил до демобилизации в 1918 году. Вернувшись с фронта на родину, Родион попрощался со всеми своими домашними и отправился в Оптину пустынь, где уже не один раз бывал до того паломником и трудником.

«Ранним майским утром, в расцвете "своей весны", – писал он из заключения в начале пятидесятых годов, уже вкусивши горечь страданий, предательств от своих и чужих, испив чашу послушания Христу в исповедническом подвиге, неся крест свой и в пору благодатной весны пастырского служения и через зной терпения во узах, оскорблений и поношений от врагов Христовых; все эти переживания, обновляя и утишая душу, радостно и молодо воскресали в воспоминаниях об Оптиной, как непередаваемом на земном человеческом языке луге духовном, где расцветали райские цветы чистых во Христе добродетелей, – подошел я к святым воротам Оптиной пустыни. Котомка странническая уже тяготила мои плечи, в руках у меня был мой долгий верный спутник – посох. Вокруг царила майская утренняя тишина, и весенняя прелесть пробуждающейся природы ласкала взор и радовала сердце. Щебетали радостно птички, благоухали начинающие расцветать вокруг монастыря фруктовые сады; где-то вдали, на берегу реки Жиздры в зарослях разливались утренние, звучные трели соловья.

Раздался благовест монастырского колокола, зовущий на молитву ранней Божественной литургии. Святые ворота обители уже были открыты. Богомольцы с умильными лицами спешили в святой храм.

Но не спешил войти только я. Какая-то сила удерживала меня. Я остановился у святых ворот, погруженный в думу, как "тот" путник, русский богатырь, на распутье дорог.

Да, было над чем призадуматься и мне, было, что решить, и решить навсегда и безвозвратно.

Ведь я шел в эту славную Оптину пустынь, в колыбель духовного окормления богомудрых старцев и духоносных отцев не только помолиться, но поселиться...

Я нес сюда, к честным стопам старцев, а паче к подножию Святого Креста Христова, свою волю, свою юность и жизнь. Я шел сюда – умереть для мира...

От дней детства я всей пылкостью чистой юной души любил и жаждал святого иноческого жития. Оно было мечтой детства и усладой юности моей.

И вот я стоял у преддверья желаний моих... Душа моя рвалась войти. Но ин голос, голос юности и плоти горце взывал ей: куда ты влечешь меня? Там вдали оставлены тобою престарелые родители. Еще не высохли слезы матери твоей, проводившей тебя в далекий путь, благословившей тебя святым крестом с груди своей. Она ждет благополучного твоего возвращения и радостной встречи. Там ждут тебя кровные братья, там ждут любившие тебя юноши, друзья и девы. Там ждет в тоске та, которую чисто любил о Господе... Тело твое молодо и слабо...

А тут, за прагом сим, на всю жизнь ждут тебя подвиги самоотвержения, подвиги, кроме физических трудов, еще неведомые тебе, непонятные и неведомые миру, подвиги абсолютного послушания, смирения, поста и молитвы. Жизнь хождения как бы пред лицом Самого Бога, в Боге и для Бога.

Куда ты ведешь меня?!

Так взывала ко мне юность. Так вопияла во мне "плоть и кровь". Но и порывы души моей не унимались. Душа рвалась – туда, за "святой порог". Она готова была на все жертвы труда и подвига. Она готова была – хоть на смерть. Она взывала со святым царем – пророком Давидом: Готово сердце мое, Боже, готово сердце мое!

И в эти минуты борьбы "духа с плотью" я возвел свой взор души "туда горе" – к Тому, Кому я вверял свою жизнь и спасение, Кому ведомы пути вхождения моего и исхождения...

Я взывал о помощи Его благодатной, я взывал воплем души моей: "Боже! Изведи из темницы "суеты и страстей" душу мою, исповедатися Имени Твоему и славить Тя Единого во веки!" И в это время внимание мое и взор были обращены на лестницу, ведущую от святых ворот к самому входу собора, которая постепенно возвышалась.

"Таков здесь путь твой, путь духовного восхождения до входа твоего во врата Горняго Небесного Иерусалима", – сказал мне внутренний голос мой... А над святыми воротами во весь рост человека возвышался Ангел: в одной руке он держал большой святой крест, как символ страдания, а в другой – венец, как символ – награды и славы...

Слова святого Евангелия, как некий Божественный свет, озарили мой разум и, как острие меча, уязвили истиной слов Богочеловека мое сердце: Аще кто хощет по Мне идти да отвержется себя и возьмет крест свой, и по Мне грядет... Аз есмь Путь, Истина и Жизнь.

Путь на небо всякому последователю Христа, а "наипаче" иноку – предлежит только через голгофу, с крестом в руках, с крестом на плечах.

Сим путем восшел в горняя и Он – Сын Божий, сияние славы Отчей, на Кресте Своими страданиями и смертью совершил искупление рода человеческого и Своим живоносным воскресением совоскресил его, даровав ему новую жизнь и спасение. Других путей туда, на небо, нет, все другие пути ведут в другие страшные, адовы места...

Без креста – нет венца!

Я переступил благоговейно святой порог обители – и... взял святой крест, сказав: Се покой мой – зде вселюся в век века! Кресту Твоему поклоняюся, Владыко!».

26 августа 1918 года, в день празднования памяти святителя Тихона, епископа Воронежского, Задонского чудотворца, Родион был принят в число послушников Оптиной пустыни. В монастыре он нес послушание ветеринарного фельдшера и клиросное.

В 1918 году начались гонения на Русскую Православную Церковь и Оптина пустынь была закрыта, ненавистен был новым безбожным властям монастырь, крепко державшийся свято-отеческих преданий, научающий духовному видению русских людей, не взирая, из дворянского ли они вышли сословия или из крестьянского. Советская власть преобразовала монастырь в племенное хозяйство, но при этом братия осталась на месте и ей не запретили совершать уставное монастырское богослужение. В племенном хозяйстве Родион продолжал трудиться в качестве ветеринарного фельдшера. В 1923 году безбожники окончательно закрыли обитель и братии пришлось покинуть монастырские стены. Монахи поселились в городе Козельске на частных квартирах. Послушник Родион стал зарабатывать на жизнь сапожным ремеслом.

В 1928 году насельник Оптиной пустыни иеромонах Макарий (Чиликин) по благословению епископа Малоярославецкого, викария Калужской епархии Стефана (Виноградова) постриг послушника Родиона в мантию и нарек ему имя Рафаил в честь архистратига Божия Рафаила, целителя человеческих недугов. В том же году епископ Масальский, викарий Калужской епархии Герман (Вейнберг) рукоположил его во иеродиакона и возвел в сан архидиакона; десять месяцев отец Рафаил пробыл при епископе в качестве келейника и архидиакона на архиерейских службах. В 1929 году епископ Герман был назначен на самостоятельную кафедру; ему нравился ревностный оптинский монах, и он стал уговаривать его отправиться с ним в Алма-Ату, но душа отца Рафаила уже так крепко была связана с Оптиной, что он отказался, вернулся в Козельск и поступил служить в Георгиевскую церковь. Служение среди наступивших гонений не было безмятежным – в феврале 1930 года он был принудительно мобилизован на лесозаготовки.

В 1930 году усилились гонения на Русскую Православную Церковь, и ОГПУ приняло решение арестовать группу оптинских монахов, как антисоветскую организацию. Кроме обвинения в антисоветской агитации, монахов обвинили в подстрекательстве крестьян к восстанию при беспорядках, случившихся в Козельске на Духов день 9 июня 1930 года.

18 августа 1930 года было арестовано сорок монахов и мирян и среди них архидиакон Рафаил. Так было положено начало несения им креста Христова во узах. Отец Рафаил был допрошен сразу же после ареста, все вопросы сотрудника ОГПУ касались только его биографических данных как оптинского монаха.

2 сентября его снова вызвали на допрос; отвечая на вопросы следователя, он сказал: «Виновным себя не признаю... Ни в какой контрреволюционной группе не состоял и работы, направленной против советской власти, не вел... Руководство духовной жизнью братства шло путем исповеди духовников. На базаре... на Духов день в городе Козельске я не был, находился дома и поэтому, что было на базаре, не знаю, да и как общее правило, на базары я не хожу. Бывших торговцев, арестованных и находящихся со мной под стражей, знаю всех; как житель города Козельска, иногда с ними встречался, но в их домах я не был...»

Были допрошены свидетели и, в частности, хозяйка квартиры, где жил архидиакон Рафаил, которая показала: «Из бесед с Рафаилом знаю, что последний является ярым закоренелым монахом с присущими им старыми взглядами».

В октябре 1930 года следствие было закончено и составлено обвинительное заключение, в котором сотрудники ОГПУ в полном несоответствии с действительностью написали: «В августе 1930 года Сухиническим... ОГПУ в городе Козельске... было выявлено наличие монашеско-монархической контрреволюционной группы, охватывающей своим влиянием как население города, так и смежных деревень.

Было известно, что контрреволюционная группа ставит перед собой задачи непосредственной борьбы с советской властью и реставрацию монархического строя...»

27 ноября 1930 года тройка ОГПУ приговорила архидиакона Рафаила к десяти годам заключения, и он был отправлен в Вишерский исправительно-трудовой лагерь, располагавшийся в поселке Малая Вижаиха Уральской области. В 1934 году архидиакон Рафаил был переведен в исправительно-трудовой лагерь в город Дмитров Московской области, здесь он работал ветеринарным фельдшером при животноводческой ферме совхоза «Ермолино». Ферма занималась свиноводством; жил отец Рафаил в одном из пустых загонов для свиней и от великого недостатка в пище питался тем, что давалось свиньям; и это еще была большая удача и милость Божия, так как другие заключенные не имели и такого дополнения к своему скудному рациону.

Находясь в лагере, отец Рафаил не скрывал своей веры, ему во время свидания передали Евангелие, молитвослов, икону, а поскольку жил он в свинарнике отдельно, то мог беспрепятственно молиться, приглашая иногда к себе некоторых из заключенных собратий. Он был в дружеских отношениях со многими своими соузниками, вел переписку со знакомыми, к нему довольно часто приезжали монахини Шамординского монастыря и знакомые из Козельска. По своему служебному положению он мог беспрепятственно ходить по поселку. Однажды летом он шел со знакомой, приехавшей к нему на свидание. Навстречу им шла группа заключенных уголовниц, возвращавшихся с работы. Поравнявшись с отцом Рафаилом и его спутницей, они смиренно поклонились ему и поприветствовали: «Здравствуйте, батюшка!»

Находясь в лагере, отец Рафаил писал знакомым; некоторые письма, не доходили до адресатов и забирались оперуполномоченным НКВД, который, в конце концов, счел, что оптинский монах ведет слишком активную религиозную жизнь, и принялся собирать материалы для его ареста.

Среди текстов, которые были поставлены впоследствии отцу Рафаилу в вину, были и стихи помощницы во узах находящимся, Татьяны (Гримблит)[10], с которой отец Рафаил был одно время в Вишерском лагере. Стихи, написанные Татьяной в девятнадцать лет, настолько поразили отца Рафаила и настолько оказались созвучны его собственному настроению, что он выучил их наизусть, немного переделав.

«...Мне не радость сулит эта жизнь на земле –
Я решил ведь идти за Тобою,
И в награду за то, что служил я Тебе,
Мир покроет меня клеветою.

Но во имя Твое все готов я терпеть –
Хоть сплошное ненастье найду.
За Тебя, мой Господь, я готов умереть,
За Тебя на страданье пойду.

Мир не понял меня и над скорбью святой,
Что в своей затаил я груди,
Посмеется шутя и, смеясь над Тобой,
Приготовит мне крест впереди.

Но готов я служить всей душою Тебе, –
Пусть враги мне друзья все мои;
Утиши мою скорбь, мир усталой душе
Ниспошли в наши тяжкие дни.

Пусть осудят меня и не будет друзей,
Я с Тобою останусь всегда, –
Только будь неразлучен с душою моей,
Помоги выпить чашу до дна.

Я отраду нашел у креста Твоего,
Я уж в мире от мира ушел,
Мой душевный покой, все отдал за него,
Но зато ведь Тебя я нашел.

Не слезами, а кровью все раны Твои,
Мой Спаситель, готов я омыть:
Я молю, пусть настанут же дни,
Чтоб и жизнь за Тебя положить».

21 июня 1936 года оперуполномоченный Дмитлага НКВД направил рапорт начальнику 3-го отделения, в котором писал: «Доношу, что зека Шейченко... на протяжении продолжительного времени ведет контрреволюционную агитацию. Прошу Вашего распоряжения о привлечении его к уголовной ответственности...»

В тот же день в бараке, где жил отец Рафаил, был произведен обыск, и отрывки из писем и стихи, найденные у него, были представлены как вещественные доказательства преступления против государства, которые он пытался будто бы скрыть, имея намерение передать их на сохранение другому человеку.

– Скажите, Шейченко, были ли вы в квартире у Белова и сколько раз? – спросил его следователь.

– У Белова в квартире я был два раза, первый раз он меня пригласил посмотреть больную его ногу и второй раз, когда я услышал, что меня хотят арестовать, я носил ему свою корзину с бельем на сохранение, но он не взял.

– Скажите, Шейченко, вы просили Белова спрятать какие-то секретные документы и откуда они у вас появились?

– Белова я никогда не просил спрятать какие-то документы, и их у меня никогда не было.

– Скажите, Шейченко, что же вы прятали у Белова в квартире?

– Прятал я только Евангелие, молитвенник и крест, какой-либо переписки я не прятал; прятал я потому, что я думал, что у меня будет обыск и меня арестуют.

– Скажите, Шейченко, что вы говорили 2 мая... когда вы сидели в совхозе на лавочке?

– Я говорил, что сейчас старый украинский язык резко изменился, ибо в украинский язык и литературу много внесли из Галиции, и теперь его трудно понять. Раньше же украинский язык был гораздо легче и свободнее, чем теперь.

– Скажите, Шейченко, признаете ли вы себя виновным в предъявленном вам обвинении?

– В предъявленном мне обвинении виновным себя не признаю и по существу дела показываю, что я никогда нигде не вел контрреволюционной агитации.

13 сентября 1936 года состоялось закрытое заседание Московского областного суда по делам Дмитлага НКВД в составе председательствующего, двух членов суда и секретаря; суд в приговоре записал: «Виновным себя подсудимый не признал, но преступление доказано как материалами дела, так и свидетельскими показаниями, а потому суд, учитывая личность подсудимого и условия лагерной обстановки... приговорил... к лишению свободы сроком на шесть... лет, с поражением в правах на пять лет и направлением для дальнейшего отбывания в отдаленные северные лагеря».

Архидиакон Рафаил был отправлен сначала в город Мурманск, а через четыре года переведен в Усольлаг в городе Соликамске Пермской области.

18 ноября 1943 года отец Рафаил был освобожден из заключения, но ему не разрешили жить в Козельске, и он поселился в городе Кирсанове Тамбовской области у верующей старушки, у которой прожил около полугода, когда хорошо знавшие его люди стали настойчиво приглашать его в Козельск, куда он и переехал в апреле 1944 года.

1 октября 1944 года митрополит Крутицкий Николай (Ярушевич) в Успенской, что в Гончарах церкви в Москве рукоположил архидиакона Рафаила во иеромонаха и назначил, согласно просьбе двадцатки, настоятелем Благовещенской церкви в городе Козельске. С этого времени началась его многотрудная пастырская деятельность.

Церковная жизнь в то время в Козельске, как и везде в России, была в большом утеснении, на одного священника приходилось не менее десятка гонителей из сотрудников советских учреждений и осведомителей МГБ; храмы были полуразрушены немецкими и советскими властями, используясь немецкими – под конюшни, советскими – под склады. Храм Благовещения был сильно поврежден, а колокольня снесена до основания. Отец Рафаил стал служить в наскоро отремонтированном приделе, тратя много сил на восстановление храма. Поскольку строительную технику было тогда достать невозможно по недружелюбству властей, то строили вручную, как в ХIII веке. К 1949 году храм усилиями отца Рафаила и прихожан был почти восстановлен и поставлен иконостас.

Пастырь добрый, отец Рафаил, помогал всем нуждающимся; в Козельск из ссылок и лагерей стали в то время возвращаться шамординские монахини; претерпев узы, многие из них были немощны, и отец Рафаил старался их жизнь обустроить. Дверь его кельи была открыта для всех, для каждого находилось утешительное слово, а в случае необходимости и материальная помощь. Верующие, ища духовной поддержки и совета, стали обращаться к нему как к духовнику, со многими у него завязались близкие духовные отношения, которые нашли свое отражение в письмах.

«Родная моя Татиана Федоровна, мир Вам и спасение от Господа! – писал отец Рафаил. – Господь, кого хочет привести к Себе, к познанию Себя, тому Он посылает непрестанно скорби, а особенно, когда в этой душе есть, хотя закваска христианской добродетели, но эта душа, влекомая всяческими немощами, – тянется к земле, заражается миролюбием. Бог баче з неба – кому чого треба! То, что все мы кратковременные странники на земле, – есть осязательная истина. То, что все наше бытие на земле меньше, чем мгновение, ничтожнее, чем росинка сравнительно с океанами вод – так ничтожна наша жизнь сравнительно с вечностью. То, что мы обращаем так мало внимания на эту вечность – забываем ее – есть верный признак нашего падения не только в теле, но еще больше в уме, в сердце. Познание Бога, познание себя – есть истинная мудрость, истинное сокровище, истинное счастье человека на земле».

«Христос воскресе! Хорошая моя дочка Валя!

Пока жив есмь – благополучен, а прочее представлю воле Божией – Ему да будет слава за все, что не случись. Он Бог, Он Творец и знает, что кому необходимо и полезно, а по воле Его и во аде не будет плохо – ибо ад перестает быть адом.

Человеку же, лишившемуся благодати Божией, изгнавшему из души своей Бога неверием, ожесточением, и Рай будет адом, ибо он принесет в Рай – ад в душе своей.

Царство Божие начинается здесь, на земле также, так же, как и ад – внутрь нас, т. е. в сердце – душе человека его образом жизни, – за прагом вечности только растет то и другое – беспредельно до Ангелоподобия и диавольского.

Хочу, чтобы Господь сподобил вас Своей милости, о сем за вас всех и молюсь у Святого Престола Божия».

«Милая дочка Валя! Мира, здоровья и спасения отечески желаю тебе! Тебе, наверное, небезызвестно, что я после Пасхи два месяца был болен смертельно, после святого соборования я стал поправляться. Скорби и болезни наш земной удел, в них мы, как злато в горниле, очищаемся от всякой ежедневной примеси греховной: ими совершенствуется – закаляется – дух, укрепляется вера и сознание своего ничтожества, бессилия, своего кратковременного пребывания на земле.

Скорбями и болезнями, как бы устами святых пророк, Господь нам говорит – напоминает: опомнись человек! – не засмотрись, не увлекайся, как малое дитя игрушками, скоро гибнущими прелестями мира сего. Ты на земле путник мгновенный, жизнь твоя – краткий сон. Там, за порогом твоей могилы, ждет тебя вечность. Ты венец творения на земле. Ты отблеск Божества, душа твоя бессмертна – вечна, как вечен ее Творец. Живи разумно, человечно. Постарайся приготовить себе место там... – достойное твоего звания. Твое назначение Небо – Рай. Твое сообщество там – ангелы и все святые!!!

Рад, что обещаешь выполнить мои советы – они искренни, как отца любимому дитяти. Будешь меньше волноваться на мелочах. Окрепнет твоя нервная система и организм. И в семье будет мир и отрада... Живите же мирно, и да благословит вас Господь счастьем и всеми благами!

Валя! Особенно на тебе лежит долг воспитания деток – направляй их ум и волю к честности, добру и правде. Ты мать. Ты первая увидела их улыбку, ты первая услышала их лепет, первое и радостное для тебя слово: мама!..

Твое матерински нежное, чуткое сердце лучше всякого "психолога и психиатра" способно уловить-подметить все движения их ума и сердца, и всё направить на верный благой путь. Отец есть – только дисциплина. Только умелое воспитание детей матерью дало миру великих людей.

Будьте безукоризненными для них, примером в своей жизни, во всех действиях и словах. Дети это тончайшая фотопленка, на которой быстро и неизгладимо запечатлевается все. Жалуются многие родители на детей своих. Давай, дорогая, об этом помнить».

В апреле 1948 года в Благовещенский храм в Козельске был назначен священником Сергей Георгиевич Шумилин.

Начало его деятельности было непосредственно связано с деятельностью архиепископа Василия (Ратмирова). В мае 1943 года община закрытого в 1937 году Преображенского храма в селе Нижние Прыски Козельского района, входящего в состав Смоленской тогда области, возбудила ходатайство о его открытии. Началась обычная в этих случаях бюрократическая переписка, в которой проявилось вполне нежелание властей передавать общине храм. В начале июня того же года представителями общины было послано еще одно заявление, а в июле следующее. 13 декабря заявление верующих было переправлено архиепископу Василию с вопросом: «Подтверждаете ли Вы это ходатайство или считаете возможным отклонить его»[19]. Уже на следующий день, 14 декабря, архиепископ Василий выдал Сергию Шумилину указ о назначении его настоятелем Преображенской церкви. Впоследствии у правящих архиереев Калужской епархии не раз возникали сомнения в правомощности его священства, которые он так и не сумел развеять. После появления Сергея Георгиевича в Благовещенском храме, его стали опасаться и даже бояться многие прихожане, его присутствие навевало на некоторых ужас, так как они связывали его личность со страшным словом «МГБ». Однако необходимость вести отношения не только с властями, но и с прихожанами, и притом внутреннее согласие, что этого пути придется держаться в течение всей жизни, выработали у него ласковый и приветливый стиль общения, так что в памяти некоторых он остался человеком вежливым, обходительным и «христиански» настроенным.

26 октября 1948 года Министерство государственной безопасности и Генеральная прокуратура приняли директиву об аресте возвратившихся из заключения священнослужителей, если те продолжали вести активную церковную деятельность. С этого времени установилась особенно тщательная слежка за отцом Рафаилом: слушались его проповеди, обращалось внимание на всю его строительную, благотворительную и духовническую деятельность; его стали часто вызывать в местное отделение МГБ. Агентом был его сослуживец по храму, и посему вся деятельность отца Рафаила освещалась перед МГБ подробнейшим образом; через агента он оказался перед лицом карательной машины, против которой были бессильны земные, но не небесные средства, необходимо было не терять внутреннего мира, памятуя Евангелие и отношение Христа к врагам и предателям, памятуя, что все скорбные обстоятельства и страдания преподаются хотя и через людей, но Самим Господом; не сотрудники госбезопасности, как враги внешние, и не предатели, как враги внутренние, его мучают, а Христос тянет его за руку в Царство Небесное, призывая к деятельной любви к врагам, подает еще на земле чашу горьких страданий, чтобы, испив ее до конца, он смог обрести вечную сладость Неба. Что тебе мучители твои и предатели церковные, которые тебе попущены Богом, как тяжкая болезнь, за твои грехи, этой чаши, если хочешь спастись, не избудешь, ты лишь смотри за собой и напитывайся среди бурь житейских миром духа Христова, чтобы тебе хватило и самый подвиг перенести со смирением и получить в награду смирение.

В 1940-х годах безбожники по образцу 1930-х стали произвольно увеличивать налоги на храмы, и в начале 1948 года иеромонах Рафаил, церковный староста и помощница старосты направили уполномоченному Совета по делам Русской Православной Церкви по Калужской области жалобу на непосильность этих налогов. Жалоба была переслана в финансовый отдел Калужской области, который признал сумму налогов справедливой и жалобу отклонил. В том же году священник, староста и помощница старосты направили уполномоченному еще четыре жалобы на неправильное обложение их налогами, но и на этот раз их жалобы были отклонены.

На третий день Пасхи 1948 года отца Рафаила вызвали в Козельское отделение МВД. Он полагал, что его вызывают по поводу произнесенных им проповедей, но услышал там, что «он не имеет права ходить по домам по приглашению верующих в праздник Пасхи, в престольные праздники», ему было поставлено также на вид, что он незаконно совершает похороны, сопровождая погребальные процессии от церкви до кладбища.

Весной 1949 года староста Благовещенской церкви, Наталья Александрова, стала жаловаться властям, что отец Рафаил отстранил ее от свечного ящика, поручив заниматься материальной стороной дела монахине, причем предыдущему старосте, мужчине, платили больше, а когда она попыталась добиться повышения зарплаты, отец Рафаил ей на это ответил, что мужчине-старосте, да еще дельному, он бы и еще больше платил. Об этой жалобе стало известно приходу, причем верующие были убеждены, что это ни кто иной, как священник Сергий Шумилин, убедил Наталью жаловаться уполномоченному.

9 июля 1949 года отец Рафаил получил телеграмму, что он вызывается к уполномоченному по делам Русской Православной Церкви в Калугу. 11 июля он прибыл к уполномоченному и в кабинете его был арестован и заключен в калужскую тюрьму; в доме священника, в Козельске, в тот же день был произведен обыск. После ареста отца Рафаила Сергей Георгиевич Шумилин был назначен настоятелем Благовещенской церкви; одним из первых его действий стало увольнение старосты Натальи, которая, однако, сочла это увольнение несправедливым и обратилась с жалобой к уполномоченному.

«Я хочу у Вас спросить конкретно, – писала она, – по какой причине я уволена священником Сергием, Вы считаете законно он меня уволил, я к Вам обращаюсь, как к уполномоченному, Вы мне не ответили, что же Вы хотите, чтобы я на Вас жалобу писала в Москву Генеральному прокурору, придется все описать, если Вы так делаете, не по-братски относитесь ко мне... Я не жаловалась как на своего человека, как на брата, а теперь Вы меня вынуждаете, если отцу Сергию жить надо, то мне тоже, если ему я не по душе пришлась, это не причина, за оскорбления пусть жалуется, но не снимает».

Допросы отца Рафаила начались сразу же после ареста, сотрудники МГБ рассчитывали, ошеломив внезапностью, добиться от него поспешных и неосторожных ответов.

– Расскажите, с кем вы поддерживали письменную или другого характера связь? – спросил его следователь.

– Многих лиц, которые мне писали, я не знаю фамилий, так как эти лица обращались ко мне только за духовными наставлениями, каялись во грехах, а также интересовались состоянием... монастыря Оптина пустынь. Я в свою очередь по долгу своего служебного положения и звания священнослужителя давал письменные ответы.

– Известно, что вы, рассказывая верующим об иконе «Троеручица», высказывали клеветнические измышления на советскую действительность. Признаете это?

– Об иконе «Троеручица» я говорил верующим в проповеди. Рассказывая о жизни Иоанна Дамаскина в Палестине, я говорил, что Иоанн был первым сановником и любимцем калифа – несмотря на то, что Иоанн являлся христианином, а калиф магометанином, истреблявшим беспощадно всех христиан в Дамаске. Иоанн жил в роскошном дворце и одевался в богатую восточную одежду. Оклеветан... в измене калифу, за что калиф приказал отрубить Иоанну правую руку. Далее я говорил, как Иоанн изливал свою скорбь перед иконой Божией Матери и приложил отрубленную руку, которая приросла. В знак благодарности Божией Матери Иоанн отлил серебряную руку и повесил перед иконой, за что эта икона Божией Матери называется «Троеручица».

– В этой своей проповеди вы, сравнивая жизнь Иоанна с советской действительностью, высказывали клеветнические измышления на материальное благосостояние трудящихся в СССР. Так было?

– Я говорил, что мы не можем представить себе той восточной древней роскоши, которой окружали себя... восточные правители, однако никакого сравнения с материальным благосостоянием трудящихся в СССР... я не проводил.

– В сентябре 1948 года вы, рассказывая верующим о мученицах Вере, Надежде и Любови, допускали в своем выступлении клевету в части материальной необеспеченности советского народа. Признаете это?

– О мученицах Вере, Надежде и Любови я рассказывал верующим... После этого рассказа я делал вывод, что мы далеки от веры в Христа и мужества и что вера у нас оскудела. Однако о необеспеченности в материальном отношении советского народа в своем выступлении я не говорил.

– В марте 1949 года вы у себя в квартире среди окружающих говорили о государственных платежах, с враждебных позиций истолковывая политику советской власти по отношению к духовенству, утверждали об отсутствии демократических свобод в Советском Союзе и допускали клеветнические выпады по адресу Патриарха. Так было?

– Весной 1949 года, примерно в марте, священник церкви села Нижние Прыски, вернувшись из Калуги, зашел ко мне на квартиру вместе со старостой этой же церкви, фамилий их не помню. Священник по имени Матвей хотел снова ехать в Калугу и разобраться в части налогообложения. Я спросил... был ли он в Калуге и обращался ли к епископу по поводу налогообложения, а также обращался ли он к благочинному... и уполномоченному по делам Церкви при Калужском облисполкоме. Священник... мне пояснил, что якобы епископ, благочинный, а также и уполномоченный ничего определенного, существенного по этому вопросу ему не сказали. После этого я сказал, что я также обращался по поводу налогообложения к уполномоченному по делам Церкви... он никаких решительных мер не принял по существу моего заявления, также не было принято мер по моему заявлению со стороны благочинного и епископа. Затем я заявил, что к кому же нам обращаться и от кого нам ждать помощи, если наше начальство равнодушно к нашим просьбам. Я священнику Матвею сказал, что уполномоченный по делам Церкви, благочинный, тем более епископ, если бы они пошли в ОблФО, то могли бы сделать очень многое в нашу пользу. Это высказывание мое поддержал и священник Матвей. Однако присутствовавший при нашем разговоре священник Сергей Шумилин заявил, что «это не дело епископа». На что я ответил: «В чем же тогда заключается управление, руководство епархией, духовенством, разве только что разъезжать и служить в митрах?..» О Патриархе в это время никакого разговора не было. Я также не говорил об отсутствии демократических свобод в Советском Союзе.

– Следствием установлен ряд фактов антисоветской работы, проводимой вами: вы, обращаясь к верующим за денежной помощью, клеветали на мероприятия коммунистической партии и советского правительства. Так ведь было?

– Весной 1949 года я обращался к верующим и говорил, что на нас, то есть священников, наложен налог непосильный, который мы не в состоянии уплатить из тех доходов, которые имеем. Если не сократят эти налоги, то возможно придется отказаться от службы. Я-то один, а у отца Сергия все-таки семья. Церковный совет должен помочь нам, так как ему известно, что у нас доходы не такие, как об этом доносят в РайФО.

– Вы утверждали, что государство церковь закроет и имущество священников будет распродано?

– Этого я не говорил. Я заявлял, что церковный совет должен разоблачить злостных доносчиков и клеветников, которые ходят в церковь и по злобе доносят на нас в финансовые органы, тогда как в действительности мы не имеем таких доходов, о которых донесено в РайФО. Антисоветского содержания в моих высказываниях не было.

– Следствию известно, что вы в одной из своих проповедей о древних философах утверждали, что в настоящее время нет таких талантливых ученых, какие были раньше. Отсутствие талантливых ученых в настоящее время вы объясняли тем обстоятельством, что сейчас ученые не верят в Бога. Это было?

– Я говорил в проповеди о Василии Великом, Иоанне Златоусте и Григории Богослове. Все трое были дети знатных и богатых родителей. Получили в то время классическое высшее образование... Несмотря на свой знатный род, богатство, славу и любовь окружающих, они проводили высоконравственную, целомудренную жизнь, не предавались языческим игрищам и разврату. Они, по их словам, знали только две дороги: одну дорогу в храм, а другую в училище. Закончив образование, они вступили на путь служения Богу, несмотря на то, что им открывалась широкая дорога по светской карьере. Поэтому они явились великими светильниками веры Христовой, поэтому имя их будет чтиться во все века до скончания мира. Достаточно того, что Василий называется Великим по своей вере и благочестию, велик он был по уму, по образованию, по стойкости церковной как архипастырь. Слово «Златоуст» усвоено Иоанну как непревзойденному оратору Церкви древних веков и до настоящих дней. В части Григория Богослова я говорил, что он проник своим благодатным великим умом в тайны богословия, богословствуя о Святой Троице. Обращаясь к верующим, я говорил, что возвела этих святых на высоту духовную благочестивая жизнь их семей, высоконравственная и целомудренная. Я призывал родителей, чтобы они служили примером для своих детей, как родители Василия Великого, Иоанна Златоуста и Григория Богослова. Я утверждаю, что с моей стороны не делалось никаких сравнений с советской действительностью, с советскими учеными тех ученых, о которых я говорил в проповедях.

Были допрошены свидетели, одна из них заявила: «30 сентября 1948 года, на праздник в честь мучениц Веры, Надежды, Любови и их матери Софии, Шейченко в своей проповеди говорил: "Несмотря ни на какие мучения, ни сестры, ни мать от Христа не отказались, сколько их не уговаривали, предлагали материальное обеспечение, но они ни на что не согласились. А в настоящее время, каковы вы стали христиане: за пол-литра подсолнечного масла и за лепешку белого хлеба откажетесь от Бога, и любая мать скажет своей дочери: "Ну, дочка, теперь время такое. Ты молодая, тебе надо жить, что же мы будем голодать". Итак, значит, если вам покажут литр подсолнечного масла и лепешку белого хлеба, вы откажетесь от Бога"».

Другая свидетельница показала, что отец Рафаил говорил: «"Есть Бог и будет, есть загробная жизнь, будет Страшный Суд Божий, будет вечная мука за грехи на земле". В июне 1949 года Шейченко в своей проповеди заявил: "Раньше в Козельске было восемь церквей и все были полны народу, а теперь осталось одна. Вера оскудела. А много людей и совсем не верит, вот поэтому нет дождей, кругом засуха и ждет вас голод. Живете и не думаете верить, спасать свою душу для загробной жизни"».

«В мае 1949 года, – показывала свидетельница, – в обращении к верующим Шейченко заявил: "Государство наше наложило непосильные налоги на церковь; если не поможете выплатить налоги, церковь закроют, и не секрет, что ряд церквей уже закрыли. Я один, а другие священники имеют семью и детей, им будет трудно". Шейченко заявил на проповеди, что он многим не нравится, в том числе и видным работникам советской власти, за правду, которую говорит: "Но я этого не боюсь. Я стоял на своем и буду стоять на своем, буду распространять веру Христа..." Шейченко часто повторял в проповедях, что есть и будет Бог, есть загробная жизнь, будет Страшный Суд Божий, будет вечная мука неверующим и мало посещающим церковь. Это не выдумка попов и монахов, а правда. В июне 1949 года Шейченко в проповеди говорил верующим, что мы плохие христиане, не верим в Бога, мало посещаем церковь, заняты дневной суетой, заняты горшками, кастрюлями, коровами, поросятами и картошкой, не ходим в церковь, не учим молитвы, детей своих не учим верить в Бога. Надо готовиться к загробной жизни. Верить в Бога, каяться во всех грехах своих. "Вы стыдитесь мне сказать свои грехи, а без этого как же вы явитесь перед Господом Богом?"».

В день праздника Троица, «находясь в церкви, я лично слышала проповедь Шейченко к верующим, в которой он заявил, – дала показания следующая свидетельница, – что "ранее в городе Козельске было восемь церквей, и все были полны народу, а теперь осталась одна церковь и народу мало, вера оскудела, и особенно мало посещают мужчины, а вот на днях ко мне обратилась женщина и спросила, скоро ли откроем вторую половину церкви. Но как мы можем открыть вторую половину, когда эту скоро закроют, так как налоги очень большие, а доход незначителен. Сейчас стали все очень ученые и Бога забыли, и вежливости нет, придут в храм Богу молиться и то шумят". Тут же Шейченко обратился к верующим и заявил: "Что вы шумите, колхозники?"».

После допросов были проведены очные ставки свидетелей с отцом Рафаилом.

– Рафаил Шейченко, будучи священником в козельской церкви, читая верующим проповеди, уклонялся от религиозного писания, говорил то, чего нет в религиозном писании. Он увлекался проповедями, – заявил во время очной ставки свидетель. – Примерно в июле 1948 года в моем присутствии Шейченко проповедовал об иконе «Троеручица». Говоря о том, что Иоанн пользовался большим авторитетом у калифа и являлся хорошим, честным человеком, Шейченко заявил, что Иоанн одевался в богатую одежду, чего мы сейчас не можем себе представить и не имеем возможности посмотреть. Иоанн жил в необыкновенных домах, какие сейчас не смогут построить, несмотря на то, что мы кичимся своей стройкой. В сентябре 1948 года Шейченко рассказывал о мученицах Вере, Надежде, Любови и их матери Софии; в конце своей проповеди он заявил: «Несмотря ни на какие мучения, ни сестры, ни мать от Христа не отказались, сколько их не уговаривали и чего им не предлагали в смысле материального обеспечения. А в настоящее время, какие вы стали христиане, за любые пустяки откажетесь от Бога. Если вам дадут лепешку белого хлеба и пол-литра масла, то вы откажетесь от Бога. Иная мать скажет своей дочери: "Ну, дочка, теперь время такое, ты молода, тебе надо жить"».

– Вы подтверждаете показания свидетеля? – спросил отца Рафаила следователь.

– В июле 1948 года я действительно говорил проповедь об иконе «Троеручица», однако свидетель об этом факте показывает не совсем точно. В своей проповеди, о содержании которой я показал на предыдущих допросах, мною мысль проводилась та, что Иоанн Дамаскин, несмотря на то, что был окружен восточной роскошью и пользовался любовью калифа, отказался от всего, пошел в монастырь, чем проявил необыкновенную любовь к Богу и мужество. Что касается стройки, то я говорил, что, несмотря на то, что у нас гигантская стройка, такой восточной роскоши мы не представляем. В сентябре 1948 года я говорил проповедь о мученицах Вере, Надежде, Любови и их матери Софии. В конце своей проповеди я заявлял, что ни сестры, ни мать от Христа не отказались, несмотря ни на какие мучения. Я говорил: «Какое было мужество, какая вера, а сейчас у нас вера оскудела, нет такого мужества, мы сейчас от веры откажемся за кусок хлеба и литр масла».

Другая свидетельница на очной ставке показала:

– В марте 1949 года Шейченко с амвона козельской церкви выступил перед верующими и заявил, что на церковь и священников наложен непосильный налог... в связи с чем могут закрыть церковь; в отдельных местах церкви уже закрываются. В это время какая-то женщина крикнула: «Терпите, батюшка, на нас тоже накладывают большие налоги». В это же время Шейченко говорил: «Чтобы выплатить налог, может быть придется продать свое имущество». В мае 1949 года говорил в своей проповеди о том, что нет дождя, потому что погрешили перед Богом, мало молимся, не каемся, поэтому и живем плохо... Шейченко говорил верующим, что, когда сыпались бомбы, то все крестились и молились, а как самолеты улетели, так и про Бога забыли.

– Показания свидетеля в этой части вы подтверждаете? – спросил священника следователь.

– В части налогов я говорил верующим, что на нас, священников, наложен непосильный налог, и выплатить мы его не сумеем, а поэтому возможно придется отказаться от службы. Если мы, священники, откажемся от службы, то церковь могут закрыть. В отдельных местах, в частности в Малоярославце, церковь закрыли, так как священник отказался от службы вследствие непосильных налогов. Я призывал церковный совет разоблачить клеветников и доносчиков, так как некоторые лица ходят в церковь, а потом доносят на нас в РайФО о таких доходах, которых в действительности у нас нет. Я также говорил, что у священника Сергия семья, поэтому ему будет трудно уплатить такие налоги. Что касается продажи имущества, то я об этом ничего не говорил. Я призывал верующих служить молебен о дожде... Не отрицаю, что я говорил верующим о том, что все бедствия нам даются вследствие того, что мы мало молимся, вера у нас в Бога оскудела, много грешим и не каемся, поэтому плохо живем.

12 сентября было составлено обвинительное заключение. Отца Рафаила обвинили в том, что он, «будучи враждебно настроен к существующему в СССР общественному и государственному строю, с церковного амвона перед скоплением верующих и в беседах среди населения проводил антисоветскую агитацию. Принимая во внимание, что Шейченко... среди отсталых верующих и монашеского элемента пользуется большим авторитетом, что во время судебного следствия по его делу может вызвать большое и нежелательное скопление верующих у здания суда и возможность провокационных разговоров и слухов с их стороны, поэтому следственное дело... по обвинению Шейченко направить на рассмотрение Особого Совещания при МГБ СССР».

12 ноября 1949 года Особое Совещание приговорило отца Рафаила к десяти годам заключения в исправительно-трудовой лагерь; 26 ноября ему было выписано направление в Вятлаг. 30 декабря, перед тем как отправляться в новый крестный путь, отец Рафаил духовным детям написал:

«Слава Богу за все! Дорогие, родные мои!

Земно кланяюсь и целую... Братски сердечно приветствую вас и всех прочих ближних и дальних, ненавидящих и обидящих мя. Прощаю чад перед Господом в сердце моем. Пишу из Москвы, с места сообщу адрес. Укрепляем благодатию, сравнительно здравствую, а паче благодушен о Нем и покорен о Нем даже до смерти... Благодарю за любовь и заботу всех... Прошу у всех прощения и святых молитв. Поздравляю с праздником Рождества Христова.

Слава Богу за все! Грешный Рафаил. Без этой скорби жизнь моя была бы не полна».

Почти все близкие к отцу Рафаилу прихожане были убеждены, что в его страданиях были повинны ставший настоятелем Сергий Шумилин и бывшая староста храма Наталья Александрова; отец Рафаил советовал отказаться от поисков виноватых и врагов, а если таковые и были, то благословить их и молиться за них, а никак не недовольствоваться ими и не ругать. Прибыв в лагерь на станцию Фосфоритная Койского района Кировской области, отец Рафаил писал духовным дочерям:

«Читал письма твои и Анночки, хочется сказать вам: дети, вы ведь не Марфы, а Марии, ваши пути совсем иные. И Господь, яко чадолюбивый Отец, ведет вас не по вашему, а по Своему пути, хотя и не посреди роз и веселий, а посреди колючих терний и горестей, но ко вратам Царствия Небесного и вечного блаженства. Будем же дорогие мои не только терпеливы и мужественны в скорбях, но паче благодарны спасающему нас Господу, не оставляющему нас на путях широких, но гибельных».

«Детка Тоня! А за то, что ты носишь в сердце своем – змею неприязненного чувства к отцу Сергию и даже как ты пишешь: "не простила и, наверное, никогда не прощу!" За это не похвалю. Это чувство не христианское и гибельное для души».

«Сын Божий, искупивый нас, грешных, на Кресте Голгофском Своими страданиями, в Своей предсмертной молитве взывает ко Отцу Своему за распинателей Своих: Отче, прости им, не ведают, – что творят! Более того, Он учит: Любите враги ваши, благословляйте проклинающих вас, благотворите ненавидящим вас и молитесь за обижающих и гонящих вас. Да будете сынове Отца вашего Небесного... ибо Он благ и к неблагодарным и злым. И мы с тобою грешные, нуждаясь в прощении грехов, – молимся – Отче наш, иже еси на небесех... и остави нам долги наши, "якоже и мы" – оставляем должникам нашим. Вот видишь, чтобы получить от Господа прощение, впредь надо самому простить. Итак, дорогое дитя мое, прошу и за меня, и за себя – не сердись ни на кого, а тем более, на отца Сергия, как не сержусь ни на кого я и всем простил в самый час скорби моей еще 11 июля, и сейчас, как и до самой смерти, буду о них молиться не яко за врагов и обидчиков своих, а яко о благодетелях спасения моего, – да помилует и спасет их Господь. Поступи и ты так же, и воцарится в душе твоей мир и покой, а в этом все счастье человеческое на земле.

Ибо в мире место Мое, – говорит Господь... А то, что совершилось со мною, то это все не по хотению человеков, а по воле Божией – ко спасению моему, и этой воле Божией я покорен на все виды страданий и смерти, где и какова она ни будь. Со словом на устах и в сердце, с каким умер в изгнании святитель Иоанн Златоуст: "Слава Богу за все!"...»

«Чадо! Прошу не огорчайся и не сетуй на Наташу, как не огорчаюсь ни на кого я. Кто весть пути и судьбы Господни. Разве Сыну Божию подал чашу Каиафа или Пилат, или Иуда, предавый его? Нет, Отец Небесный. Мой долг не судить, а простить всех, всех и за всё. А паче всего, искренне молиться за враги. И не яко за враги, а яко за благодетели души моей, и сего и им просить от Господа.

Взирая на висяща на Кресте Сына Божия, взывающа в Своей молитве ко Отцу Своему: "Отче, прости им – не ведят бо, что творят!"

Простить врагу – святое дело,
Но кто в беде помог врагу,
Вот про того сказать я смело,
Как про подвижника могу!

Отцу Сергию скажи: "Если судит Господь живу мне быти и возвратиться, то одной милости буду просить у всего народа – быти ми сторожем святого храма Божия и дома Матери Божией – и только"...»

«...Да сохранит и укрепит и вас, скорбных, немощных и сирых. Жалею вас больше, чем себя. Я уже таковский, скорби, поношения и прочее – это мой удел. Но они моя мудрость, радость и спасение. Ими хвалюсь, за них благодарю Бога моего паче, чем за все благодеяния жизни моей. Они очищение грехов моих, они есть лествица моя на Небо, его же, глубоко верю, Господь не лишит меня неизреченным милосердием Своим. Ему слава за все, за все!

Получил покаянное письмо от Наташи, ответил ей всепрощением и да простит Господь и всех, сотворших мне злая за благая. Слава Богу за все!

23 декабря ст. ст. видел себя во сне стоящим перед иконой Божией Матери (в храме) и воспевал: "Богородицу и Матерь Света в песнех возвеличим!" И пал долу в прах. О святые незабвенные мгновения!»

Самой Наталье он писал: «Мир и спасение от Господа – скорбящей душе твоей, чадо мое Наталия!..

Винить... тебя всецело в предательстве – я этого не мог и не могу допустить в мысли, а по женской немощи болтнуть где-либо и кому-либо. Это и ты отрицать не станешь. И ты прекрасно знаешь, что в своих корыстных целях, с тонким слащавым подходом отец Сергий все наматывал себе на ус. Но Бог с ним и со всеми! Я усматриваю в этом только волю Божию и Его святой Промысл, ведущий меня сим путем Голгофским не с митрой на главе и златым крестом на груди, а с тернием на главе, с крестом на плечах...

Искренне в душе простив тебя, отца Сергия и всех-всех, кто явился в этом, так сказать, "орудием" исполнения этой воли Божией, считаю всех не только не врагами, а даже благодетелями спасения моего. Простил еще 11 июля 1949 года. Прощаю и теперь, спасения душ их желая, взирая на Сына Божия, висящего на Кресте Голгофском и в предсмертных Своих тяжких страданиях взывавшего в молитве к Отцу Своему за врагов Своих: Боже, прости им, – не ведят бо, что творят!...

Умоляю: не скорби паче меры, а особенно Боже упаси тебя унывать, ибо уныние есть смерть души... Обо мне не скорби, а молись. Ничего не жалею... ничего не желаю, кроме: да укрепит мя Господь, даруя христианскую кончину живота моего и добрый ответ душе моей – на Страшном Суде Его! А где это совершится и как, где лягут мои кости, – весть Господь, и да будет на это Его святая воля. Ему слава за все, за все и во веки!!! Митры, кресты драгие и славу суетную оставлю честолюбцам.

Земно тебе и всем-всем, даже и ненавидящим мя, купно с отцом Сергием, – кланяюсь, прошу прощения грехов моих вольных и невольных. Господь Бог да простит и всех вас, спасения душам вашим даруя...»

Начался новый этап жизни преподобноисповедника в узах – страданий, неустроенности окружающего, неотвратимости пребывания отмеренного Господом срока в земном аду, но и великой надежды в достижении упования вечного, опытом зная о краткости сих земных страданий, верою – о вечности блаженства небесного. Этот период жизни стал периодом тяжелого физического и духовного труда для больного и измученного годами заключений подвижника. Но во всех этих тяжелых обстояниях, скорбях и искушениях душа становилась, как небесная птица, свободна.

«Мир душе твоей и здравие телу отечески желаю, родная Любовь! – писал отец Рафаил монахине Любови. – Вчера, в воскресенье вечером... получил неожиданную (от тебя) посылочку, все в целости. Глубоко тронут твоей заботой и несказанно сердечно благодарен. Это от твоей бедности воистину драгоценная лепта вдовицы. Бог да примет ее, якоже ону, и да воздаст тебе сторицею. Но впредь прошу – не лишай себя последних крох ради моей худости. Мне не горестно (но сладко, а паче спасительно) претерпеть все – клевету, глад, изгнание, страшен только грех, а пред ним и самая смерть чепуха... Обо мне, родная, прошу тебя и всех прочих не скорбеть, но паче молиться; без сего моя жизнь была бы не полна. Это последний аккорд хвалы моей Богу. А Ему слава за все – за все!

Тружусь на древо-отделочной фабрике ширпотреба – труд посилен, бытовые условия приличны, а здоровье мое тебе известно, а также аппетит и сон. Очень жду весточки, хочется знать, как вы все поживаете. Чад ношу в сердце моем пред Господом. Что нового у вас, какие перемены в храме, идет ли ремонт? Сердцем я с вами и у вас. Сердечно благодарю всех, послуживших мне трудами, заботами, любовью. Добродетель вечна, бессмертна, она пред Богом ходатаица спасения, помилования... Грешный Рафаил».

«Мир ти и спасение от Господа, чадо мое духовное Любовь!

Милое твое письмецо получил, благодарю и отечески рад, что Господь тебя хранит... Отвечаю на твой вопрос... Важно, родная, не то, во что наше бренное тело окутают, кладя его в гроб, в могилу, а то, в какие христианские, а паче иноческие, добродетели облечена будет наша душа для явления пред Лице Судии и Бога, – писал он в ответ на изложение монахинией намерений облечься в схиму. – Эту святую истину, я думаю, ты и сама знаешь. Я только отечески напоминаю ее тебе. А ты мысленно обозри подвиги не только древних святых отец (из коих некии сияли, аки солнце, в житии своем и подвигах иноческих), но даже нам известных, наших почти современников. О, как мы далеки и ничтожны в сравнении с ними! От них же первый есмь аз!.. Чадо!.. Не благоприличнее ли и спасительнее будет нам с тобою умалиться – смириться! Смывая покаянной слезой греховные пятна на тех святых одеждах, которых мы удостоены по неизреченной милости Божией. А сердце сокрушенно и смиренно Бог не уничижит!..

Ты спрашиваешь, како здравствую, како духовно чувствую... Чадо! Тот, кто во дни своей весны оставил земная и чаях Бога, спасающего его от малодушия и бури (бури страстей, вздымаемых скорогибнущими прелестями мира сего), – и сего, бегая, водворихся в пустыни... Тот, кто во оной святой пустыни, как никогда и нигде, не искал себе чинов и славы суетной, а токмо тишины, мира и спасения... тот, если милостью Божией нечто и получает – и паки тою же волею Божией теряет, жалеть, а тем паче скорбеть – не может.

Неужели аз, безумный, окаянный, ничтожнейший прах, дерзну просить от Господа к себе большего внимания, чем заслуживал того вселенский вития, украшение Церкви Христовой, ее слава – святой Иоанн Златоустый, окончивший дни свои в изгнании? Да не будет!.. Но свое пребывание под спудом, свое уничижение и скорби не променяю ни на какие суетные радости, а свою умиленную, покаянную и радостную слезу – ни на какие чины, славу и сокровища мира сего. Но пою, славлю и благодарю за все Бога моего, взывая купно со святым мучеником Евстратием: телесныя бо страдания, Спасе, суть веселие рабам Твоим!.. Грешный Рафаил».

10 ноября 1951 года отец Рафаил писал духовной дочери: «В ночь под 10 нового стиля во сне сладко-пресладко воспевал: "Величай, величай, душе моя, Честнейшую и Славнейшую горних воинств Деву Пречистую Богородицу!" И слышу глас некоего духовного мужа: "Аще хощеши спастися – возлюби страдания!"

Чадо Любовь, слышишь! Не только терпи, но возлюби страдания.

Господи, ниспосли всесильную благодатную помощь Твою нам, немощным, возлюбити Тя такою жертвенною любовию, с какою святые мученики шли радуяся на все виды мучений и смерть для получения вечной жизни во Царствии Твоем... Живу верою и упованием, яко да не до конца отринул мя Господь, но дарует мне радость увидеть всех вас, вознести свое убогое благодарение за вся, яже сотвори мне Господь купно с вами в дому Царицы Небесной...

Прошлую ночь видел себя во сне в некоем величественном алтаре, в котором стояли игумен Пантелеимон и отец Макарий (Чиликин). Нужно было священнослужителю возглашать "Слава Тебе, показавшему нам свет!" У Святого Престола никого не оказалось и повелением кого-то аз, грешный, увидел себя предстояша и воздевша свои недостойные руцы – сладце возгласивше "Слава Творцу, озарившему нас Светом!"».

После смерти безбожного, кровавого тирана Сталина верующие направили властям ходатайство об освобождении отца Рафаила, очень надеясь, что за абсолютной своей невиновностью он будет освобожден.

16 ноября 1953 года бывшая староста Наталья Александрова направила в третий раз заявление в Верховный Совет. «Прошу Верховный Совет, – писала она, – ответить на заявление православных верующих города Козельска Калужской области... Просим вашего ходатайства освободить нашего священника Шейченко Родиона Ивановича по старости, ему шестьдесят три года, инвалид. Со стороны облуполномоченного... нанесена на него ложь и клевета, я подтверждаю своей подписью, а если потребуется, я все могу объяснить».

В ответ на благие чаяния многих близких ему духовных детей отец Рафаил 12 августа 1954 года написал: «Чадо мое Любовь, многоболезненное и многоскорбное. Мир душе твоей и спасение от Господа!

Много я виноват пред тобою своим молчанием долгим, виноват и многим другим. Прошу прощения! Но виною вceму не моя леность. В последнее время многи недуги одержали мя, а к сему и неопределенность моего положения. Что же я могу писать тебе и другим? Описывать свои телесные немощи? У тебя, как и у других, своих хватает. Писать о своих скорбях, и этого у всех вас хоть отбавляй. А порадовать вас – нечем. К тому же я знаю, что вы часто поглядываете в окна – ждете моего прихода. А я наперед скажу, что такой хлам, как я, не порадует вас. Чадо дорогое, чадо скорбное мать Любовь! Вооружимся крепкой верой, что тако угодно Господу, и всецело покоримся смиренно под крепкую руку Его. Только в этом обретем мир душе своей, в чаянии милости от Господа вся устpoяющего во благо и спасение душ наших.

Да не умолкнут уста наша до предсмертного вздоха взывать: Cлава Богу за все!»

«Детка Любовь! Мир ти!

Благодарю тебя за праздничное приветствие. Верю и знаю, что с большим трудом дается тебе это писание при твоей немощи. Спаси и укрепи тебя Господи!..

Особенно благодарю тебя за святые молитвы к Царице Небесной, в чем я паче всего имею нужду. Присылать чего-либо ты не вздумай, ты сама-то сиромаха-бедолага. Подкрепляй себя, да менее горься о мне, я теперь уж никудышен. Мне-то и осталось одно место на земле – сидеть под елкой за деда Мороза или лежать под ней прахом – костьми.

Радуюсь за тебя, и за всех, кого Господь хранит. Благодарите Его, что имеете место душевного успокоения, место молитвы, а главное – место покаяния, очищения грехов своих и место спасения: это святой храм Божий. Стремитесь, ратуйте, да и вы все сподобитесь, по слову святого апостола Павла, быть храмами Бога Всевышнего – ибо Дух Святой живет в вас...»

«Мир ти и спасение от Господа, честная мати и чадо мое Любовь!..Тебя тяготит порой одиночество. Знай, родная, что в моих условиях самое тяжкое – это "принудительное сожительство", как отзывался Достоевский о своем пребывании в "таких же местах". Мы здесь 40–60 человек, как в улье пчелы, добавь к сему игры, ругань, споры, зависть, озлобленность и многое другое – до потери человечности. Поверь, что жизнь в лесу, в пещере была бы для меня – отблеск Рая на земле. Но надо терпеть, смиряться и паче благодарить Господа, спасающа мя грешнаго...»

«Мир и спасение от Господа, чадо мое Любовь!.. – писал отец Рафаил монахине Любови 20 мая 1955 года. – Давно не писал тебе, потому что переезжал опять на новое место. Такова моя жизнь: не имати зде пребывающего града, да взыщу грядущего, по слову святого апостола. Из Кирова выехал (по случаю ликвидации колонии) в Великую среду. Праздник Светлого Христова Воскресения встречал за замком и решеткой центральной пересылки в жуткой обстановке и в еще более жуткой человеческой среде, одних – не познавших благодатной радости светоносных пасхальных дней, других – утративших это святое животворное чувство, а порой, – как тех, так и других, – теряющих образ не только Божий, но и человеческий.

Но непреложна истина, что с Господом в душе и сердце и во аде – Рай. Ибо Воскресый из мертвых Сын Божий, осветивый блистанием Своего Божества мрачные юдоли ада преисподняго, праотцем и всем праведным душам избавление даровавый, милостию Своею ниспослал и мне, грешному, в скорби сущу, Свое благодатное пасхально-светоносное утешение, перед которым все сокровища земли и утехи мира сего – меньше, чем ничто! О, коль многая множества благости Твоея, Господи, юже открыл еси боящимся Тебе!.. В 12 часов ночи, прославив купно со всеми вами Воскресшего Господа, я из сей дали радостно приветствовал всех вас, яко во оно время стоящих во святом храме, всеторжественным пасхальным восклицанием: "Христос воскресе!" И чуяли сердце и душа моя отклик душ ваших: "Воистину воскресе!"

На место новое приехал 20 апреля нового стиля. Устал неимоверно, не только в тягость узел и палка, с которой не расстаюсь, но даже и бренное, грешное тело. Кто даст ми крыле, яко голубине, да полещу и почию* в Господе и только для Господа!..

На днях видел себя во сне в подобающем иноческом виде, повержена долу пред могилочками честных оптинских старцев-отцов, сокрушенно молился, умиленно лобызал надгробия их. Проснулся, зело радуяся, – Господи, пробави милость Твою на мне, грешнем! Не лиши мя, отрока Своего последня, от оной святой дружины! И их молитвенным заступлением спасение ми даруй!..»

Все хлопоты верующих об освобождении отца Рафаила оставались безрезультатными. 30 августа 1954 года Центральная Комиссия по пересмотру дел на лиц, осужденных за контрреволюционные преступления, содержащихся в лагерях, колониях и тюрьмах МВД СССР и находящихся в ссылке на поселении, оставила приговор в силе, отказав просителям, так как, несмотря на репрессии, священник не отказался от своих убеждений и в случае досрочного освобождения намеревался продолжить активную церковную деятельность.

Отец Рафаил был освобожден только в 1955 году, после того, как началось массовое освобождение из лагерей по неправосудным приговорам. 5 октября 1955 года епископ Калужский Онисифор (Пономарев) назначил иеромонаха Рафаила вторым священником в Благовещенскую церковь в Козельске, где настоятелем был Сергий Шумилин.

Вернулся из заключения отец Рафаил физически еще более слабым и больным, но еще более горящим духом, нежели раньше; перенесенные им в лагере страдания приблизили его ко Господу, сделав его сосудом Духа Святого, так что главное, что чувствовал человек, сколько-нибудь способный к восприятию духовного, когда соприкасался с ним, – это была великая христианская любовь подвижника ко всем, незаметная для внешних в своем христианском смирении, но проникающая и исцеляющая страждущую душу всякого стремящегося ко спасению. Сидя рядом со старцем, молчит ли он или говорит, человек чувствовал, что ему некуда торопиться, он близок к пристани и покою, к вечности в Царстве Божием, которое внутри нас, что душа отца Рафаила наполнена благодатию этого Царства, вкушая начатки его непреходящей радости. Сказано: Отдай плоть и кровь и прими дух. Отец Рафаил, пройдя долгий путь страданий и исповедничества, на этом кресте распял телесное, чтобы получить духовное.

Страдания научили его глубокому состраданию людям. Он любил и почитал нищих, завещая это и своим духовным детям. Каждое воскресенье он приглашал нищих к себе на чай. Однажды он велел привести и напоить некую нищую чаем в день ее Ангела. А нищая была слепой и не могла даже дойти самостоятельно, тем причиняя дополнительные хлопоты другим, и тогда одна из духовных дочерей отца Рафаила с упреком сказала: «Да ну, батюшка, очень уж это нужный товар!» А отец Рафаил на это сказал: «Это самый нужный товар!»

Иеромонах Рафаил старался служить в Благовещенском храме как можно чаще и никому не отказывал в исполнении треб, хотя это было порой для него физически крайне утомительно, особенно, когда приходилось в дни ненастья ходить на кладбище и служить по заказу родственников почивших панихиды; он безотказно принимал страждущих, духовно изголодавшихся в обезбоженном мире людей, которые стали съезжаться к нему со всех концов страны.

Елизавета Булгакова, духовная дочь протоиерея Сергия Мечева, в 1956 году решила посетить Оптину пустынь, в которой она была, когда ей было всего девять лет, и помолиться на могилках старцев, взыскуя найти утешение в постигших ее в последние годы скорбях. Подходя к Оптиной, она стала горячо молиться, но когда она вошла в пределы разрушенного монастыря, ее охватило чувство печали и даже уныния, и она вдруг совсем перестала осознавать, что перед ней напоенная молитвами старцев Оптина пустынь, в земле которой почивают мощи святых угодников Божиих, но все же она прочла панихиду и, уже возвращаясь в Козельск, намереваясь отправиться домой в Москву, увидела идущих ей навстречу трех монахинь; поравнявшись с ними, она спросила:

– Вы матушки? В Оптину идете? Можно я пойду с вами?

– Что же, пойдемте – где двое или трое собраны, там и Христос посреди, – ответили они.

Елизавета снова, уже вместе с монахинями вошла в пределы разрушенного монастыря и помолилась на могилках старцев. Возвращаясь в Козельск, монахини выяснили, что их спутнице некуда деться, знакомых у нее в городе нет, и они предложили ей зайти к отцу Рафаилу и взять благословение. Елизавета ничего тогда не знала о нем и не верила, что в ком-то из живых мог сохраниться дух Оптиной, надеясь получить облегчение в своих тяжких недугах только от почивших старцев, и почившие в Боге старцы послали ее к своему живому преемнику, иеромонаху Рафаилу; она это поняла далеко не сразу, потому что человек, поглощенный своими заботами и тревогами, не улавливает связи между миром горним и обстоятельствами окружающей его действительности. Узнав, что Елизавета была духовной дочерью священника Сергия Мечева и архимандрита Бориса (Холчева), с которым отец Рафаил познакомился в Оптиной и которого знал по концлагерю, он сказал: «Чувствуйте себя, как у отца».

Елизавета поисповедовалась, и отец Рафаил, прочитав разрешительную молитву, сказал: «К тому, что ты пришла ко мне, нельзя относиться, как к простому случаю. Это особый Промысл Божий. Божия Матерь и старцы оптинские привели тебя ко мне...»

Впоследствии она вспоминала: «Я сказала только свои грехи, и вот я получила именно то, что душе было нужно. Этот человек, не зная меня, дал мне именно то, в чем была нужда. Была живая рана – и вот ее нет, она ушла в прошлое. То, как я к нему попала, было совершено помимо меня. У меня не было ни одной мысли об этом даже в самой глубине... до самой последней минуты. И когда это получилось, мне стало страшно. Я почувствовала ясно, что это мне ответ оптинских старцев...

Я не умею передать, как хорошо было около отца Рафаила. Такой любви и простоты я не встречала во всю мою жизнь. Я чувствовала, словно после всей жизни, тяжелых скитаний я попала домой не к отцу, нет – к бабушке ласковой, всю жизнь любившей и ждавшей меня.

Это не опишешь, это можно только ощутить, а слов нет для этого. Я не рвалась к нему, мне и на расстоянии от него было хорошо, так согрета была моя душа, мне достаточно было того, что он существует.

Конечно, о том, что он так скоро уйдет, у меня не было ни малейшей мысли. Я думала, что все впереди, что это только начало новой жизни».

Весна 1957 года выдалась холодная и затяжная. Хотя отец Рафаил чувствовал себя физически нездоровым, он нудил себя часто служить и принимал всех приходящих. 8 мая, Троицкую родительскую субботу он дотемна провел на кладбище, люди просили его отслужить еще и еще одну панихиду, всем хотелось, чтобы именно этот смиренный исповедник помолился за их почивших сродников. И он, призванный к высокому служению церковному, по любви к людям никому не отказывал, он уже привык к самоограничению, к крайнему самоотречению, одним словом, к подвигу, который совершался уже почти незаметно для него самого. И беда, когда у такого самоотверженного пастыря не найдется человека, который бы вовремя заметил, что всеми любимый батюшка давно превысил меру сил человеческих и уже тяжело заболел. Вечером, когда отец Рафаил вернулся домой, стало ясно, что он болен воспалением легких.

Елизавета Булгакова приехала к нему, когда он уже болел третий день, но она этого не знала. В девятом часу вечера она добралась до его домика. Войдя, Елизавета увидела, что отец Рафаил лежит на кровати, обложенный компрессами по настоянию монастырского фельдшера. Отец Рафаил сказал Елизавете: «Я тебе письмо написал – возьми его».

На столе перед ним лежали две открытки, на одной из них было написано: «Лиза, я тяжело болен, приезжай за мной ухаживать».

Отец Рафаил вновь повторил:

– Возьми ее.

– Батюшка, да я уже приехала, – возразила она.

На это отец Рафаил в третий раз повторил:

– Возьми ее.

Елизавета снова начала возражать:

– Ведь я уже тут, зачем же брать, когда я уже приехала, – и не взяла.

В это время пришла женщина проводить ее в дом, где ей и ее больной спутнице предстояло жить.

Прощаясь, отец Рафаил сказал:

– Устрой свою больную и поскорей вернись ко мне.

Елизавета задержалась, и когда подошла к дверям кельи старца, то услышала слова молитвы «неужели мне одр сей гроб будет...» и поняла, что заканчивают читать вечернее правило. Из ложного стыда она постеснялась войти и ушла домой. Утром вместо того, чтобы поторопиться к отцу Рафаилу и выполнить его просьбу ею вчера уже неисполненную – прийти тотчас к нему, она пошла на могилы оптинских старцев и только потом к больному. В то время, когда она входила в дом, у отца Рафаила произошел инсульт, у него оказались парализованы правая сторона и речь. Весть об этом разнеслась мгновенно – и все близкие бросились прощаться с ним. Елизавета предложила позвать врача, но ей на это ответили решительным отказом, так как многие были убеждены, что врач не только не будет лечить священника, но ему навредит.

Состояние здоровья отца Рафаила ухудшалось. Пришедший настоятель Сергий Шумилин причастил и пособоровал его. Елизавета ничем не смогла доказать, что старец сам вызвал ее за ним ухаживать, она бросилась искать открытку к ней отца Рафаила – но её уже нигде не было. Понимая, что она ищет и как переживает, что не может найти его, отец Рафаил жестом подозвал ее к себе. Она встала на колени перед кроватью, он левой рукой притянул ее голову, крепко прижал к груди и поцеловал. Приуготовленный страданиями воспринимать все как Промысл Божий и не настаивать ради себя на своем, он прощал всех, никого не осуждал и всех любил истинной христианской любовью.

Вскоре Елизавете вообще запретили посещать отца Рафаила, распространив слух, что она приехала будто бы похитить какие-то ценные вещи, имеющиеся у него. Елизавета отправилась к иеромонаху Мелетию, чтобы тот благословил позвать к отцу Рафаилу хорошего врача, но тот ответил, что ничего нельзя сделать без благословения настоятеля Сергия Шумилина. Она обратилась к отцу Сергию, но тот тянул и откладывал столько, что всякая врачебная помощь стала уже запоздалой.

После того, как отец Рафаил потерял дар речи, состояние его здоровья стало стремительно ухудшаться, и 19 июня 1957 года он скончался.

Оказавшись слишком внезапной, кончина старца потрясла многих. Когда отца Рафаила хоронили, то гроб с его телом почти в течение целого дня двигался от дома до кладбища, столько людей хотело проститься со старцем; люди, совершенно казалось бы незнакомые, останавливались на улице, пораженные необычным настроем людей, идущих в процессии, и, когда узнавали, что это несут отца Рафаила, присоединялись к ним, так как для многих людей он был и благотворителем, и помощником, и молитвенником, тихим, смиренным и нежным, как мать, заступником пред Богом и в то же время порывистым, категоричным и строгим в вопросах в нравственном отношении принципиальных, великий своим исповедническим подвигом и верностью Христу.

Иеромонах Рафаил был погребен на старом кладбище в городе Козельске. Но подвиг исповедника и пастыря не укрылся от Церкви; 22 июня 2005 года по благословению Святейшего Патриарха Алексия мощи преподобноисповедника Рафаила были перенесены на братское кладбище Оптиной пустыни, 30 декабря 2007 года они были перенесены в Преображенский храм, а его имя включено в Собор новомучеников и исповедников Российских для общецерковного почитания.

Игумен Дамаскин (Орловский)

Сайт Оптиной пустыни

Видео любезно предоставлено студией "Порубежье"

• < Назад
• Вперёд >