Арсений Николаевич Родына, учитель Частного общеобразовательного учреждения «Православная гимназия в городе Калуге», г. Калуга.

«Вместо диалектики наступила жизнь». Смыл преображения Раскольни-кова и его доступность современному десятикласснику

 Выступление на заседании «круглого стола» в Общественной палате Калужской области по теме: «Учитесь и читайте. Читайте книги серьёзные. Жизнь сделает остальное.» (Ф. М. Достоевский)» по направления I «Взаимодействие Церкви и системы образова-ния» XXIV Богородично-Рождественских образовательных чтений Калужской митрополии.г. Калуга, 8 октября 2021 г.

Роман Ф.М. Достоевского «Преступление и наказание» входит в школьную программу по литературе ещё с советских времён.

Хотя произведение насыщено евангельскими аллюзиями и прямыми ссылками на Еван-гелие, в советском учебнике («Литература». Учебник для 9 класса под ред. проф. Б.И. Бурцева. М.; «Просвещение»,1975) отрицается христианская подоплёка нравственной коллизии, пере-живаемой героем романа. Специально подчёркивается: «Евангелие, о котором говорится на последней странице [романа], не может заслонить от нас главного». Что же для автора учебни-ка главное? Продолжу цитату: «…не может заслонить от нас главного: мужества человека, сумевшего преодолеть невыносимую нравственную пытку, и животворной силы женской лю-бящей души». Была пытка, но благодаря своему мужественному характеру и любви к нему Со-нечки Мармеладовой герой сумел от неё освободиться, а из-за чего была пытка и в чём заклю-чалось её «преодоление», это уже вопрос как бы второстепенный.

Советскому школьнику внушалось: единственно правильная этика – это научная этика гуманизма. Эта этика не предполагает категорического запрета на убийство.
Если бы Раскольников, к примеру, убил старуху-процентщицу в 1918 г. и сделал это не самочинно, а во исполнение какого-нибудь декрета большевиков, то не пришлось бы ему и му-читься, – это прямо не утверждается в учебнике, но логика аргументации в нём приблизитель-но такова. Ясно, что подобное толкование не просто не соответствует тому, что хотел сказать Достоевский своим романом, оно прямо противоположно его замыслу. О Раскольникове как будто пишет сам Раскольников, причём не преображённый, а всё ещё бунтующей против Хри-стовой истины.
Сонина вера в Иисуса Христа тоже оказывается ни при чём, эта вера у неё – что-то вроде «фольклорной декорации». Соня положительно влияет на Раскольникова не потому, что она христианка, а потому, что она девушка из простого народа, так сказать, классово правильная особа.

Так расставлены акценты в советском учебнике.

В учебнике, по которому учатся современные старшеклассники («Литература. 10 класс». Учебник для общеобразовательных учреждений под ред. Коровина. Часть 2. – М.: «Просвеще-ние», 2012), узость подобного вульгарно-идеологического подхода преодолена, табу на поня-тия, производные от имени Иисуса Христа, сня́ты. Преступление Раскольникова объясняется тем, что он попадает в плен к «болезненным и опасным поветриям», становится «идейным фа-натиком». Об этих «поветриях» замечено, что они предвосхищают ницшеанскую философию «сверхчеловечества» – особенных «человекобогов», призванных заменить «умершего» христи-анского Бога. Подчёркивается: дело не в самом по себе убийстве, а в том, что Раскольников «преступил черту», отделяющую «ответственное поведение от безудержного своеволия», воз-желал встать «по ту сторону добра и зла». Духовное возрождение «преступника» начинается после того, как он «очистился страданием» от своих богопротивных «амбиций» и «обрёл ис-тинную веру». Коллизия, лежащая в основе романа, характеризуется как «религиозно-нравственная».

Можно сказать, что авторская позиция формально изложена объективно, нетенденциозно. Но, читая этот складно составленный добротно-научный текст, пересыпанный модными тер-минами вроде «хронотопа», невольно задаёшься вопросом: а может ли он вызвать в подростке настрой, который помог бы ему проникнуться христианским духом романа?

Особенность рационально-научного стиля заключается в том, что он совершенно непоэ-тичен и нечуток к поэзии, Евангелие же – это книга высочайшей, богодухновенной поэзии; препарированное в рационально-научном стиле, оно утрачивает свою художественную, а вме-сте с ней в значительной степени и мировоззренческую убедительность. В сущности, автор учебника судит о евангельских истинах так же со стороны, или, точнее, так же свысока, как и его советский предшественник. Если бы он сам верил в то, что у Достоевского Раскольников пришёл к «истинной вере», то его интуиция ему подсказала бы: тот, кто становится на путь «истинной веры», особенно в современных смутных условиях, никогда не скажет, что он эту веру «обрёл»; первым вздохом, вырвавшимся из его груди, было бы: «Господи, помоги моему неверию». Никогда он не позволил бы себе такого уверенного тона в суждениях о религии. Такая уверенность свидетельствует о том, что человек не нуждается в Божьей помощи, что он и без Бога способен постичь то, что для него важно в жизни. Как же, ведь он обладает таким без-упречным инструментом познания, как наука!

Невозможно представить, чтобы Достоевский мог примириться с тем, что статус науки выше, нежели статус поэзии. Истина, до которой человек доходит с помощью рассудочной ло-гики, это для него ложная истина. Настоящая всегда открывается как красота и постигается нерассудительным, в чём-то и безрассудным любящим сердцем. Только любовь делает человека свободным по-настоящему. Но любовь неподвластна рационализированию. Рационалистиче-ский гуманизм выдвигает на место христианской заповеди любви к ближнему абстрактную любовь к человечеству. Но абстракцию в принципе нельзя полюбить. Любовь подлинная, жертвенная без позы, без демагогии, всегда личностна и конкретна, она может быть явлена только в виде цельного, не расщепляемого на силлогизмы и формулы образа. Таким идеальным образом беспримесно чистой любви и красоты и был для Достоевского Иисус Христос. Фёдор Михайлович писал в известном письме к Фонвизиной: «Если б кто мне доказал, что Христос вне истины, и действительно было бы, что истина вне Христа, то мне лучше бы хотелось оставаться со Христом, нежели с истиной».

Как это Бог может быть вне истины? – ополчился на Достоевского К.Н. Леонтьев и неко-торые богословы. Если Он вне истины, то, мол, какой же Он после этого Бог? Чуть ли не бого-хульство приписывали Достоевскому за эту цитату. На самом деле ключевое слово здесь гла-гол «доказать». Тот, кто верует сердцем, то есть поэт веры, никому ничего не стремится в своей вере доказывать. Страсть доказывать веру отличает человека рационального, верующего в науку. В наше время учёным быть престижнее, чем поэтом. Даже богословие у нас стало пре-имущественно научным. К такой науке и к такому богословию Достоевский действительно доверия не имел. Но можно ли это назвать богохульством? Разве не так же относился к науч-ному богословию выдающийся православный мыслитель ХХ века протоиерей Александр Шмеман? «Богословы связали свою судьбу – изнутри – с «учёностью». А им гораздо более по пути с поэтами, с искусством. И потому богословие стало пресной академической забавой, не нужной никому ни в Церкви, ни вне её», – писал он.

В научном богословии Достоевский слышал отзвуки католической ереси, рассудочно от-рицающей свободу веры «из любви к человечеству». Олицетворяющий эту ересь Великий Ин-квизитор из романа «Братья Карамазовы» уверен, что он любит людей больше, чем Бог. Так вот, как это ни грустно, современный учебник литературы самим стилем интерпретации лите-ратурных произведений воспитывает детей, как и советский учебник, в покорности Великому Инквизитору. Несомненное достоинство современного учебника перед советским заключается в том, что он всё же отступает от крайностей идеологического тоталитаризма.
«…Наука не простоит минуты без красоты… превратится в хамство», – таков один из центральных мотивов всего творчества Достоевского. Именно за «хамов грех» против красоты Божественной истины был наказан и Раскольников, носитель рационалистической учёности – «диалектики». Только после того как он начинает изживать её, к нему возвращается чувство полноты жизни. «Вместо диалектики наступила жизнь», – так определяет смысл преображения своего героя сам писатель.

В своей приверженности искажённой рационализмом учёности Раскольников является типичным представителем тогдашнего образованного сословия. В современной ему России Достоевский вовсе не видел тех, кого он мог бы назвать «истинными учёными». В «Дневнике писателя» за 1876 г. он пишет: «Истинная учёность не только не враждебна жизни, но, в кон-це концов, всегда сходится с жизнию и даже указывает и даёт в ней новые откровения. Вот существенный и величавый признак истинной учёности. Неистинная же учёность, хотя бы и чрезмерная, в конце концов всегда враждебна жизни и отрицает её. У нас об учёных первого разряда что-то не слыхать, второго же разряда было довольно, и даже только и есть, что второй разряд. Так что будь расчрезмерная учёность, и всё-таки второй разряд».

Мы, похоже, как раз и живём в эпоху такой «разчрезмерной учёности». Всё постигнуто, всё разобрано до мельчайших косточек, наука настолько уверовала в собственную исключи-тельность, что даже не боится быть внешне терпимой к религии, но от этого она не стала бли-же ко «второму разряду».

Всё школьное обучение, начиная с первого класса, предполагает ориентацию на рацио-нально-научный стиль. Достаточно открыть любую программу, любой учебник, любую мето-дическую разработку, чтобы сразу бросилось в глаза пренебрежение к стилю художественному. Такой подход оставляет мало места творческому вдохновению, всегда конкретному, цельнооб-разному. Всё разложено по алгоритмам. И учитель, и ученики выступают лишь придатками образовательного стандарта.

В состоянии ли рационально «стандартизированные» ученики постигнуть смысл траге-дии Родиона Раскольникова? Они могут «алгоритмически» рассуждать о христианстве, могут подготовить эффектную презентацию в Power Point’е о том, что нельзя было Раскольникову убивать старуху-процентщицу, снабдив её анимированными «хронотопами», но понять, что такое христианский стиль жизни, отчего так мучительно страдает Раскольников, им, нынеш-ним, как в своё время и нам, изувеченным обезличивающей «диалектикой», весьма и весьма затруднительно.

• < Назад
• Вперёд >